Государственная программа подготовки специалистов с углубленным знанием истории и культуры ислама, инициированная Президентом России В.В. Путиным, вот уже несколько лет реализуется правительством РФ на базе ряда ведущих университетов страны. В их числе и Санкт-Петербургский Государственный факультет. В рамках программы на восточном факультете СПбГУ по направлению Духовных управлений мусульман обучаются выпускники исламских вузов России.  Студентам читают лекции ведущие исламоведы страны.

«Исламоведение академическое и исламоведение конфессиональное: сближение или взаимное неприятие?», «Суфизм и Коран», «Суфизм как педагогика: взаимоотношения шейха и его ученика в историческом развитии» - таковы были темы лекций руководителя Научной лаборатории по анализу и моделированию социальных процессов СПбГУ, профессора исламоведения Мичиганского университета, автора многочисленных работ по суфизму  Александра Дмитриевича Кныша. С ним побеседовала корреспондент портала «Мусульмане России – DumRF.Ru»:

-  Уважаемый Александр Дмитриевич, прежде чем мы перейдем к обсуждению темы Вашей последней презентации в СПбГУ «Разнообразие подходов к исламу в западной науке и образовании», объясните, пожалуйста, к какой науке Вы относите себя – к западной или российской? То есть с какого берега Вы смотрели на эту проблему?

- Наука, как известно, интернациональна. В данном случае меня интересовали просто студенты и ученые, и то, как ученые, стремясь передать студентам знания об исламе, формируют объект своего исследования и объект своего преподавания.

- Разнообразие подходов к исламу проистекает из определения понятия «религия», с которого Вы и начали свою презентацию. Кто автор этого определения?

 - Брюс Линкольн (р.1948), профессор из университета Чикаго. Он много лет преподавал религию и пришел к определенным выводам относительно того, из каких элементов религия состоит. Он выделил таких элементов 4: первый – доктрина, вероучение, второй – практические действия, третий – осуществление этих действий в рамках общины, четвертый – институты, которые порождает религия. Я добавил к этим четырем элементам пятый – институт лидеров или глав общин, которые берут на себя функцию сохранения, толкования и распространения своего вероучения и ценностей. У британского ученого Ниниана Смарта (1927–2001) компонентов или элементов религии – 9. Я иду по пути среднему – между Смартом и Линкольном. С его определением религии я согласен, но со своим добавлением: институт лидерства я считаю важнейшей частью каждой религиозной традиции.

-  Вы выделяете около 10 подходов к объяснению того, что такое ислам. Один из них – ислам как способ духовного очищения, или ислам как суфизм. Исходя из того, что вся Ваша научная деятельность связана с изучением суфизма, можно ли сказать, что этот подход Вам наиболее близок? Иначе говоря, Ваш подход -  инсайдерский или аутсайдерский?

- Я ставлю под сомнение это деление. Есть аутсайдеры, такие, как Джон Ренард (р. 1944), например. Он был иезуитским монахом, потом он, правда, оставил свой орден. Он, вроде бы, должен рассматривать ислам с чисто христианских позиций, но, на самом деле, он пишет о нем так, будто он сам является его последователем. Он вживается в образ мусульманина, и не просто мусульманина, а суфия. Апеллируя к духовной стороне ислама, он встает на позицию суфия и рассказывает об исламе с суфийской точки зрения. Для этого он выбирает мусульманские тексты, организует их согласно определенным принципам и темам и подает. Но подборка текстов говорит о его собственных представлениях о правильном исламе, точнее, о духовном, суфийском исламе, который ему лично ближе, нежели другие мусульманские течения.

- Вы сами много лет занимаетесь суфизмом. Психология суфия Вам лично близка?

- Да, безусловно. Это называется интернализация объекта исследования, превращение его в часть мировоззрения исследователя. Я принял некоторые суфийские представления о мире и ими руководствуюсь в повседневной жизни. Например, суфии говорят: не надо пытаться бороться с судьбой, надо просто положиться на Господа и не зацикливаться на сиюминутном, преходящем. Я постоянно это практикую. Суфизм может многому научить как мусульман, так и не мусульман, например, сделать жизнь человека более осмысленной и спокойной.

- В 2017 году вышла Ваша новая книга «Суфизм». Расскажите о ней.

- Книга называется «Sufism: A New History of Islamic Mysticism». В ней я признаю, что был во многом не прав в своей первой книге «Мусульманский мистицизм» (издана на русском в 2004 году). В ней было дано хронологическое развитие суфизма: как он возникает, как появляются кружки, потом братства, институты, политические реалии, с которыми суфии сталкиваются. И так вплоть до XVIII века. XIX век и современность я освещаю в той книге довольно поверхностно. В новой книге я выбрал другой подход – тематический, причем я уделяю много внимания современности. 6 глава, в частности, посвящена российским реалиям – Дагестану, Чечне, Ингушетии. Я пишу о столкновении суфизма с салафизмом («ваххабизмом»), и пытаюсь понять, как оно связано с политическими, экономическими, социальными реалиями в тех регионах, где мы наблюдаем эту конфронтацию. Книга написана на английском языке, и пока ее перевод на русский не планируется. А вот другую книгу «Ислам и империя на Северном Кавказе» я собираюсь сделать в русском варианте. Она – о столкновении мусульманских общин с российским завоеванием Кавказа. О том, как ислам стал идеологией объединения разрозненных и враждебных общин, как Шамиль это делал и как это повторяется в XX веке во время Чеченской войны, когда тоже нужно было стереть этнические различия, которые разделяли мусульман данного региона. Для этого был создан Кавказский эмират вместо Республики Ичкерия. История спустя века повторяется, пусть в ином ключе, но все равно ислам продолжает играть первостепенную роль в объединении взаимно враждебных и конкурирующих этнических групп и народов.

- Отношение к суфизму в разные исторические эпохи у самих мусульман менялось? Можно говорить об обострении отношения к суфизму в наши дни?

- Да, это обострение очень ярко выражается, но оппозиция суфизму существовала далеко не всегда. Суфизм был преобладающей ценностной системой и моделью жизни мусульман в средние века и Новое время. Суфиями называли людей, которые несли ислам на своих плечах и распространяли его и в Африке, и в Индонезии, и в Китае, и в Индии. И делали они это без вооруженного насилия, без всякого принуждения. При этом они были готовы идти на компромиссы с местными верованиями. В этом сила суфизма. Он не такой косный и принципиальный, как сугубо законоведческий ислам, и в этом был залог его успеха. Суфизм оказался настолько успешным, что американский историк-исламовед Маршалл Ходжсон в своей трехтомной книге «История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней» (в английском варианте – «Предприятие под названием «ислам»), назвал суфизм основой социального, религиозного и идеологического устройства всей мусульманской цивилизации. В XIX веке появляются мусульмане-реформаторы, которые видят, что мусульманские общества – не конкурентно способны, что они отстают, что они не способны защитить себя от западного вторжения, от господства меркантильных и геополитических интересов Европы, становясь в конечном итоге ее колониальными подданными. Причину этого реформаторы видят не в отставании технологическом и административном, а именно в том, что ислам был неправильно понят и реализован прошлыми поколениями его последователей. Самое важное в исламе оказалось не востребовано, забыто, а сама религия стала орудием деспотического правления различных правящих династий.  Правители превратили и традиционный ислам, и суфизм в идеологическое основание своего правления. Именно поэтому реформаторы обрушивают огонь своей критики на суфизм, причем их понимание роли суфизма в обществе отчасти является отражением христианского конфликта между протестантами и католиками: суфии рассматриваются как католики, которые поклоняются мощам и статуям святых, возводят огромные строения над их могилами и тратят средства общества на совершенно ненужную внешнюю мишуру, в то время как верующему следует общаться с Богом исключительно через Священное писание. Для этого посредники не нужны. Я думаю, что реформаторы – Мухаммад Абдо, Рашид Рида, Муса Бигиев, который, кстати, восхищался Лютером, – восприняли западные протестантские и просветительские идеи о том, что почитание святых, культ мощей, статуй – не способствует развитию общества, а, напротив, тормозит его. Нужно создать более прямолинейный, бесхитростный ислам, который ориентирован на ускорение научного и технологического прогресса, усовершенствование материального бытия людей. Простой люд из числа последователей суфизма верит, что святые могут совершать какие-то сверхъестественные деяния вместо того, чтобы самим «творить чудеса», создавая корабли, самолеты, пароходы, строя железные дороги, подчиняя и эффективно используя природу. Иначе говоря, в новую эпоху суфизм с его верой в чудеса святых оказывается, по мнению реформаторов, совершенно не нужным пережитком старины. Так начинается демонизация и огульное охаивание суфизма в реформаторских кругах мусульманского сообщества. То же самое происходило в свое время с христианским монашеством, которое критиковали протестантские теологи. Но суфизм, как показывает его история, всегда очень легко и гибко подстраивается под новые условия, а когда это необходимо, вступает в конфронтацию с критиками, особенно когда последние разрушают традиционные культовые места и объекты паломничества, как это произошло в Ливии, Тунисе, Йемене, Западной Африке. Тогда дело доходит и до вооруженного противостояния.

- Вернемся к Вашей презентации. Чем Вы объясните тот факт, что подходы к исламу с течением времени менялись? То один подход становился главенствующим, то другой – почему? И какие могут стать главными в перспективе?

- Это моя гипотеза, но всегда изучение какого-то предмета формируется под влиянием общих интеллектуальных тенденций, запросов и интересов в обществе. Сначала в европейском исламоведении преобладал династический подход, поскольку Европа, как и мусульманский Восток, имела дело с многочисленными династиями. Мусульманские источники также подчеркивали важность династий – вспомним хотя бы обширную историографию Омейядов, Аббасидов. Их историю писали придворные историки, которые положили начало династийному подходу в описании мусульманских обществ. Нет ничего удивительного в том, что в 19-в веке этот подход – ислам как история династий и социально-политических институтов – был преобладающим. В конце XIX-начале XX века в Европе возникла новая наука – социология, и парадигма знания об обществе меняется. Объектом исследования становится не династия, не элитная часть общества, а общество в целом со всеми его классовыми отношениями, нюансами и переплетениями. Таким образом, объект познания сменился в результате смены общей познавательной парадигмы европейской историографии. Потом исследователи заинтересовались демографией, эпидемологией, климатологией, а исламоведы постепенно взяли на вооружение эти подходы. Ведь когда начались арабские завоевания, на Ближнем Востоке вспыхивали эпидемии чумы. Возможно, рассуждали исламоведы, это ослабило способность Сасанидской империи и Византийской империй сопротивляться арабо-мусульманскому нашествию. Этот фактор хорошо объяснял, казалось бы, сверхъестественный успех арабских завоеваний. В середине XX века разрабатывается гендерная теория, в результате появляется гендерный подход к исламу и мусульманским обществам. Я полагаю, что интеллектуальные интересы и запросы общества, в котором находится исламовед, постоянно вторгаются в рамки его понимания и оценки предмета исследования, т. е. мусульман и мусульманских обществ. Общая смена интеллектуальной парадигмы в обществе исследователя приводит к изменению его подхода к его собственному предмету. Это моя основная мысль. При этом есть еще, так сказать, и свобода творчества. Каждый ученый создает свой предмет по-новому. Одни более интересно, другие – менее интересно, даже порою скучно. В последнем случае описание превращается либо в абстрактное теоретизирование, либо же в утомительный перечень фактов и событий.  Почему цивилизационный подход до сих пор не вышел из моды? Потому что он сочетает интерес одновременно к религии, как мотивационному фактору, и к истории человечества в целом. Основополагающая идея этого подхода –  религиозные установки развиваются в пространстве и времени, обрастая комментариями, институтами и конкретными действиями людей, исповедующих данную религию. Благодаря общности вероучения, религиозных институтов и ритуального поведения люди, находящиеся зачастую на разных концах планеты, осознают себя единой наций. Иудей из Андалусии прибывает, например, в средневековый Йемен, в город Аден, и находит там синагогу, его принимают как своего, он участвует в молитвах, получает ночлег и пищу от своих единоверцев, проживающих в этом городе. Так же мусульманин Ибн Баттута в XIV веке из Северной Африки попадает в Анатолию, потом в Аравию, потом на Индонезийский архипелаг, и везде он находит не только мечети, но и суфийские общины, которые его принимают, дают ночлег, потчуют местной снедью. Иначе говоря, он напрямую ощущает на себе солидарность единой веры. Вот это и есть цивилизационная модель: есть нечто, в данном случае религия с ее вероучением, институтами и обрядами, которая присутствует на территориях, разделенных морями и континентами и которая позволяет чужестранцам почувствовать себя своими среди чужих. Это, конечно, идеализированный взгляд на вещи (шиит, попавший на земли суннитов, вряд ли мог ощутить такого рода «цивилизационный» комфорт), но ему не откажешь в привлекательности. А что касается вопроса о том, какие подходы и методы в будущем возобладают… Это предсказать невозможно. В конечном счете они будут определяться объективными геополитическими реалиями, новыми направлениями в гуманитарных и социальных науках, а также творческим воображением исследователей и преподавателей ислама.

- В современных условиях, на мой взгляд, очень интересный подход – экуменический. И мы наблюдаем, как в Европе межрелигиозный диалог становится все более важной частью общественной жизни.

- Общество должно достичь определенного уровня развития и при этом не чувствовать смертельной угрозы со стороны инаковерия, чтобы начать продуктивный межрелигиозный диалог. На чем он может основываться? Ханс Кюнг (род. в 1928 г.), швейцарский мыслитель-католик, считает (и я отчасти тоже), что основным сближающим моментом является то, что христианство, ислам и иудаизм – это авраамические религии. То есть, ведя диалог, можно сосредоточиться на идее монотеизма и том, как эта идея выражалась в каждой религии. Мы все – дети Авраама, но каждый пошел своей дорогой. В итоге у нас есть общее наследие, которое мы переосмысливаем, есть общие персонажи – Аврааам (Ибрахим), Иосиф (Йусуф), Дева Мария (Марйям), Иисус (Иса). Переосмысливание общего наследия должно вести не к разделению, а к сближению религиозных общин, активному диалогу между ними. Конечно, есть моменты, которые не стоит слишком подчеркивать. Мусульмане, к примеру, отвергают триединство Бога. Мусульмане должны попытаться с пониманием отнестись к этой идее (например, как к атрибутам Бога: жизни, знанию и слову) хотя, в принципе она, по мнению большинства мусульман, все же противоречит принципу монотеизма. Такого рода спорные положения лучше обходить стороной или проговаривать дружески, без фанатизма. Иудеи признали пророческую миссию Мухаммада важной и необходимой для его собственной общины. Они говорят: Мухаммад – пророк, посланный Господом к арабам с целью распространить монотеизм. Вот такой подход, по-моему, является конструктивным и способствующим диалогу.

- Сегодня не менее важен, а может, и более важен не межрелигиозный диалог, а внутри мусульманский, как Вы считаете?

- Да, безусловно. Суфии и салафиты, конфликт между шиитами и суннитами, который очень обострился из-за политических разногласий на Ближнем Востоке и используется разными группами для достижения сиюминутных политических целей, – все эти конфликты глубинные и потому трудно решаемые, поскольку речь идет о ресурсах, о власти, о земле. Возьмем Сирию, где шиитское меньшинство управляют страной, в которой суннитов большинство. Либо посмотрим на Ирак, где шиитское большинство правит меньшинством суннитским. Есть элементы, которые всячески стремятся разжечь вражду. Тот же Абу Мусаб аз-Заркави, суннит из Иордании, который начал кампанию по разрушению шиитских святынь в Ираке и целенаправленному убийству шиитов, спровоцировал вражду между двумя общинами, которая не утихает и поныне. До 2006 года он был последователем «аль-Каиды», но по праву может считаться основателем «Исламского государства», потому что его идея убивать всех, кто не с нами, в итоге стала главным оперативным принципом ИГ. Задачу мусульманских ученых я вижу в том, чтобы сгладить противоречия, которые акцентируют люди подобные аз-Заркави, и заново начать конструктивный диалог между суннитами и шиитами в Сирии и Ираке.

- Заключительный подход, о котором говорится в Вашей презентации, – это «Исламоведение как апологетика». Этот подход относительно новый и подразделяется, как Вы пишите, на либерально-светский и либерально-богословский. В этой связи у меня вопрос: отличается ли исламоведение в Европе и в США, и если да, то чем?

- Отличается, примем весьма значительно. Самое главное – структурное отличие. В Европе, как и в России, государство играет первоочередную роль. Несмотря на то, что государство отделено от церкви, оно создает в университете Тюбингена, где уже где есть факультеты евангелической теологии, иудаистской и католической теологии, еще и факультет исламской теологии. Это реакция властей Германии на рост численности мусульман в Европе. То есть государство открывает и закрывает институты, факультеты. В США – это неслыханный факт. Там все решает рынок. Если есть спрос на исламоведение среди студентов того или иного вуза, его руководство нанимает исламоведа. Иначе часть студентов, заинтересованная в этом предмете, пойдет в другой вуз. Есть, конечно, и политическая составляющая – конфликты, в которые вовлечены мусульмане, нуждаются в осмыслении и разрешении, поэтому американскому правительству нужны специалисты соответствующего профиля. Что касается жизни самих мусульман, то в регионе, где я живу, есть гигантская шиитская мечеть; ее основали шииты с юга Ливана. Но они не хотят подчеркивать свою шиитскую идентичность, поэтому построили места для омовения и для суннитов. Решали все члены самой местной общины, государство в это дело никак не вмешивалось. Они же собрали средства на строительство мечети. В Европе запрещают носить хиджаб, буркини, за это штрафуют. В США это невозможно, право на самовыражение – это одна основа американского образа жизни. Не важно, как ты одет, главное, чтобы ты, как сказал Дэн Сяопин, мышей ловил. Если ты работаешь и зарабатываешь сам себе на жизнь, то ты можешь одеваться и вести себя, как считаешь нужным. При условии, что твои религиозные убеждения и поступки не мешают тебе исполнять свои профессиональные обязанности: если ты из-за молитвы не отвечаешь на звонки или пропускаешь какие-либо мероприятия – тебя непременно уволят. Государство не спонсирует деятельность религиозных структур. Религия – независимая сфера жизни. В Европе государство весьма озабочено жизнью религиозных общин, оно определяет государственную политику в их отношении, например, способствует интеграции беженцев-мусульман, оно дает деньги на это. Что касается американской науки об исламе, то поначалу в США исламоведением занимались эмигранты – немцы, французы, голландцы, англичане. Поэтому в 40-70-х годах европейские подходы к исламу преобладали. Однако постепенно американские ученые стали больше обращаться к теории. Они называли ее континентальной: знакомились с идеями Эрнеста Геллнера, Фернана Броделя, Мэри Дуглас, Мишеля Фуко, Пьера Бурдьё, Жака Дерриды и с каким-то восторгом неофитов брали их на вооружение, в частности в исламоведении. Европейцы были более консервативны, у них по-прежнему в моде филологический, позитивистский подход. Не обремененные традицией, американцы более активно воспринимали интеллектуальные инновации. Сегодня уже Америка начинает задавать тон в исламоведении благодаря наличию огромного числа специалистов в этой области знания.

- Парадоксально, но при этом США делают так много ошибок и просчетов в своей политике на Ближнем Востоке!

- Да, это парадокс, но он объясняется тем, что ученых никто не слушает. Ассоциация - Middle East Studies Association - протестует постоянно против решений Трампа и его предшественников, говорит, что нужно в корне изменить ближневосточную политику, что она противоречит стратегическим интересам Соединенных Штатов. Прогрессивные американские ученые, в частности, говорили, что ни в коем случае нельзя вторгаться в Ирак, но их мнение проигнорировали. Буш послушал Бернарда Льюиса, который негативно относился к арабам и мусульманам в целом, который считал ислам религией архаичной и по своей природе не способной к прогрессу. Буш послушал его, но не всех остальных, и вторгся в Ирак. Поэтому проколы в ближневосточной политике у США следуют один за другим. В Европе мне не раз задавали вопрос: хоть что-то Америка сделала правильно на Ближнем Востоке? И мне нечего на него ответить. А тут еще апологетический подход к исламу! Ученый хотел бы оставаться ученым и изучать источники и факты, как они есть, но ему звонят из местной газеты и просят прокомментировать произошедший теракт. Выражает ли этот теракт чаяния и устремления всех мусульман? Ты говоришь – нет, объясняешь почему и волей-неволей в глазах многих становишься «апологетам ислама». Чтобы остановить волну исламофобии, ты должен защищать мусульман и ислам от мракобесов, которых немало в американском обществе. В этих условиях сохранять объективность трудно, а подчас невозможно. Любая оговорка или недосказанность может быть неправильно истолкована и обращена во вред исламу и мусульманам. Есть ученые, которые заняли противоположную позицию: террористы и есть настоящие мусульмане, они отличаются от всех других мусульман исключительно в плане методов, а не убеждений.  Так Жиль Кепель во Франции говорит, что все беды ислама проистекают от салафизма и что все салафиты – потенциальные злодеи. Его коллега – Оливье Руа  утверждает, что «радикальный ислам» – это  не что иное, как  коммунистическая идеология, рядящаяся в зеленые одежды ислама, что теракты совершают сумасшедшие, отморозки, которые понятия не имеют о мусульманском вероучении, истории и практике.  Их коллега Франсуа Бюрга в свою очередь говорит, что Франция и другие европейские страны просто имеют дело с облеченной в исламский дискурс реакцией на свою колониальную политику в мусульманском мире. Представители всех этих направлений в понимании ислама есть и у нас в России. Но повторю, что апологетический подход к исламу – это реакция на волну исламофобии в западных обществах. Поэтому ученому сегодня объективность сохранить трудно: хочешь – не хочешь, но из кабинетного ученого ты превращаешься в идеолога. И тебе приходиться занимать какую-то сторону. Клин клином вышибают.

- Вы называете имена европейских ученых, которые являются приверженцами разных подходов к исламу. Но в Европе сегодня есть еще и интеллектуальная мусульманская элита, Тарик Рамадан, например?

- Я уже говорил ранее, что демографически наше исследовательская и педагогическая дисциплина быстро меняется. 10 лет назад большинство моих аспирантов не имели мусульманских корней. Сейчас у меня нет ни одного такого – все студенты только мусульмане. Последний не мусульманин защитил докторскую 5 лет назад. Получившие степень доктора наук мусульмане без труда находят работу в университетах или колледжах США и Европы, где есть отделения религиоведения и философии либо региональных исследований. Тарик Рамадан вырос в Швейцарии, а ныне является профессором Оксфордского университета. Он был для консервативной Франции с его способностью говорить на их же языке и защищать ислам – как красная тряпка. Поэтому было сделано все, чтобы заставить его замолчать. Как воплощение образованного, просвещенного ислама он вызывал ярость исламофобов. Тарик Рамадан выступал в университете в Мичигане. Я бы сказал, что он является ярким воплощением того демографического сдвига, который мы наблюдаем в последние десятилетия.  Сейчас мусульмане хотят сделать то, что в свое время сделали иудеи. Все отделения иудаики в ВУЗах США практически полностью состоят из евреев – на 99%. В конечном счете, я думаю, то же самое произойдет с академическим исламоведением; через пару десятилетий исламом будут заниматься в основном мусульмане. Как и в случае с иудейскими исследованиями, а также арменистикой  исламоведческая наука может превратиться в своего рода академическое гетто. Плохо это или хорошо, судите сами.

- Подходы, о которых вы говорили, вписываются в российскую науку, в российское исламоведение или у нас есть специфика?

- Специфика есть, но я бы сказал, что она европейская. Россия делает то, что делает Европа. Или наоборот. Россия даже раньше начала интеграцию академического исламоведения и религиозного исламоведения, пожалуй, в этом она даже впереди идет. И это весьма отрадно. Похоже, что государственные структуры в России и Европе думают в одном направлении – как достичь интеграции и снять напряженность между религиозными общинами в пределах своих границ. Я думаю, что этим озабочены и Меркель, и Путин, и Макрон. Во Франции в ответ на теракты появились новые академические структуры, где воспитывают религиозных и светских ученых, а также будущих имамов. То есть упор был сделан на то, чтобы готовить нужные кадры внутри страны, а не импортировать из Африки, Турции, Аравии, Африки или Южной Азии. Аналогичные программы созданы в Роттердаме, Тюбингене и ряде других ВУЗов. Россия, повторяю, идет в ногу с Европой. Это новый путь, но мы еще не знаем, к чему он приведет. В российском исламоведении есть и свои апологеты ислама, и исламофобы. Это закономерное явление, просто в каждой стране оно приобретает свои специфические формы. В России, видимо, диалог всегда идет на более высоких, даже враждебных тонах. В Европе и Америке к многоголосью и полемике давно привыкли, и они не вызывают широкого общественного резонанса. Хотя пример Тарика Рамадана, скорее всего, и опровергает мое утверждение, потому что для европейцев он был воплощением мусульманина-интеллектуала поистине глобального масштаба. Видимо, процесс интеграции ислама в западные общества – процесс длительный и трудный. Заставить замолчать одну из сторон – невозможно. Просто надо аргументированно опровергать радикальные позиции, которые ведут только к расколу в обществе. Эту работу надо вести цивилизованно, деликатно. Нужно воспитывать таких интеллектуалов, которые смогут противостоять расовой ненависти и огульному охаиванию определенной религии.  Такие интеллектуалы должны выдержать атаку самых отпетых изуверов. Главное, чтобы были люди, которые могли бы давать людям по возможности правильное представление об исламе, не сглаживая и не приукрашивая его. Их воспитание является нашей основной задачей.  

- В годы учебы в Санкт-Петербургском университете Вы были учеником Анаса Бакиевича Халидова. Главный его урок для Вас – какой?

- Для меня Халидов был и остался примером очень тщательного отношения к тексту, к арабской грамматике и арабскому языку в целом. Он много раз мне демонстрировал мою некомпетентность, показывая важность тщательного вникания в смысл арабского текста, а не поверхностного скольжения по нему. Он был текстологом  чистой воды. Выходец из татарской деревни, он сделал сам себя как ученый, и как человек. Поэтому я испытывал восхищение перед его прекрасным знанием арабского языка, перед его способностью переводить сложнейшие арабские тексты на прекрасный русский язык, который, кстати, не был для него родным. Для меня он является в каком-то смысле ролевой моделью. Я приехал в США и освоил английский, как Анас Бакиевич в свое время освоил русский. Так что в каком-то смысле я иду по его стопам. Он преподавал нам один год, вел курс «Введение в арабские рукописи». Тогда он взял меня на заметку. Когда я уже работал в Пулковской таможне по распределению, он позвонил и сказал, что создается группа по исламоведению, предложив мне в ней участвовать. Группу возглавил С.М. Прозоров, в нее также входил М.Б. Пиотровский. Чтобы работать этой группе, мне нужно было защитить диссертацию. Я поступил в заочную аспирантуру. С подачи А.Б. Халидова я начал заниматься суфизмом. Он мне сказал: суфизм – огромная тема, и если уж ей заниматься, то нужно брать самого великого представителя – Ибн аль-Араби. У нас были его сочинения. Я их прочел, познакомился с трудами Бертельса, Бартольда, прочел то немногое, что есть о суфизме у Крачковского, потом уже начал читать литературу на английском, французском, немецком. В 1986 году защитил кандидатскую диссертацию «Основные источники для изучения мировоззрения Ибн 'Араби: Фусус ал-хикам и ал-Футухат ал-маккийа». Моим научным руководителем был А.Б. Халидов.

- Вы готовите кадры не только в университете Мичигана, но и в университете Санкт-Петербурга. В рамках государственной программы Вы читаете лекции специалистам, которые должны по окончании курса обладать глубокими знаниями по исламу и истории исламской цивилизации. Насколько эта программа, на Ваш взгляд, результативна?

- Я считаю, что чем раньше студенты начинают учиться в таком формате, тем лучше. На мой взгляд, более успешна бакалаврская программа. Студенты, направленные Духовными управлениями, учатся вместе со студентами светскими, поступившими на общих основаниях. Они активно контактируют, помогают друг другу – на уровне бакалавров эта динамика работает лучше, чем на уровне магистратуры. Я вижу это по моим семинарам. Светские студенты-бакалавры, как правило, лучше знают английский, они помогают студентам мусульманам в переводах. А те, в свою очередь, помогают им разобраться с исламскими реалиями, объясняют, что такое ханафитский мазхаб, детали фикха. Происходит своего рода перекрестное опыление, очень плодотворное. С магистрами сложнее – это уже сложившиеся люди, работающие. Тем не менее, на наших глазах они меняются. Нам кажется, что они выросли интеллектуально, у них расширился общий культурный кругозор. Я читал их магистерские диссертации. Темы они выбирают сами согласно своим интересам. Уровень – разный. Есть работы явно самостоятельные, есть, в которых много заимствований и цитат. Главная проблема – с выражением своих мыслей на русском языке. Но в целом, я считаю, программа действует.

- Вы читали и читаете лекции по исламу, по суфизму и в Петербурге, и в Казани. Какие вопросы чаще всего задают студенты? Что интересует сегодня российскую аудиторию?

- Интересуются, например, понятием «мусульманский модернизм», кого можно считать основателем модернизма, как это соотносится с современными интеллектуальными течениями в исламе. Спрашивают о противостоянии суфизма и салафизма. Пытаются мне предложить роль арбитра – кто прав, кто виноват в том или ином вопросе или определении.  Я говорю, что это не моя роль, это роль религиозных деятелей. Моя задача – показать истоки явления, описать и сопоставить с тем, что происходило раньше.

Беседовала Ольга Семина