Институт восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге готовится к 200-летнему юбилею. Начало ему было положено образованием в составе Академии в ноябре 1818 года Азиатского музея.

Одним из поводов создания Азиатского музея стала покупка у Жана Луи Руссо, французского консула в Алеппо, родственника великого философа, в 1819 и в 1825 годах, в два приема, более 700 уникальных арабографичных рукописей. В их числе оказалась и богато оформленная в XIII веке рукопись «Макамы» Абу Мухаммада ал-Касима Ибн Али ал-Харири ал-Басри (1054-1122).

На протяжении многих лет изучением этой рукописи занимался доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники Олег Георгиевич Большаков. Результатом его многолетних исследований стала только что вышедшая монография «Миниатюры петербургской рукописи «Макамы» ал-Харири». Она выпущена издательством «Славия» при поддержке Духовного управления мусульман РФ. С О.Г. Большаковым встретилась корреспондент портала «Мусульмане России - DumRF.Ru»:

- Уважаемый Олег Георгиевич! Я поздравляю Вас с выходом в свет «Миниатюр «Макамов» ал-Харири». Это прекрасный подарок к 200-летию Института восточных рукописей РАН.  С ним связаны 50 лет Вашей жизни, то есть одна четвертая часть того исторического периода, что существует Институт. Какими были эти полвека, как развивалось востоковедение в эти годы?

- Спасибо за поздравление. Это для меня действительно праздник. Что касается Института, то я начал в нем работать с сентября 1966 года. В послевоенной истории Института я бы мог выделить три периода. Первый – когда Институт закрыли. Это 1949 год, разгром всех ленинградских учреждений, аресты в университете и перевод Института из Ленинграда в Москву. В Ленинграде оставалась тогда только так называемая рукописная группа – 16-18 человек. Я в то время учился в аспирантуре Эрмитажа, работал в этом музее. Для меня этот этап прошел стороной. Но могу сказать, что от Института тогда остались только огрызки. Даже ленинградские аспиранты, в том числе А.Б. Халидов, числились по Москве, хотя жили в Ленинграде. Потом началось возрождение.  Анастас Микоян на XX съезде партии обратил внимание на состояние советской востоковедной науки и сказал тогда: «Восток проснулся, а наши востоковеды еще спят». Я помню, тут же в «Крокодиле» на обложке появилась картинка – спящий Институт востоковедения в чалме на ковре. После этого выступления в Ленинграде образовалось отделение Института востоковедения, увеличилось число его сотрудников. Самый всплеск, подъем Института – это 70-е - начало 80-х годов. В Институте работало тогда 160 человек, из них 120 – научные сотрудники. Я в то время был председателем месткома, поэтому цифры помню. Жизнь бурлила. В нашем Арабском кабинете работал 14 человек. Халидов, Грязневич, Прозоров, Пиотровский, Шумовский, я – достаточно сильные специалисты, каждый в своей области. Была отдельно курдская группа. Подавляющее большинство сотрудников работало потому, что им было интересно. Зарплата нужна была, естественно, но главным была возможность заниматься тем, чем хочется, что тебе интересно. Третий период - перестройка, постепенное сокращение научных сотрудников. Я в шутку говорю: история советской науки – это история сокращения и раздувания штатов. Сейчас требуются отзывы на научные работы в каких-то американских, английских журналах, а мы писали для советской науки, для российского читателя.

- Вы назвали имена сотрудников Арабского кабинета. Практически все они известны и российским мусульманам, и всем, кто интересуется Арабским Востоком. Они – гордость не только арабистики, но и исламоведения. То есть исламоведение как наука в Ленинграде сохранялась?

- Да, именно так. Это шло от Крачковского. Единственное место в светских учебных заведениях, где читали Коран, это было на занятиях И.Ю. Крачковского в Ленинградском университете. Это продолжалось до его смерти 1951 году. Позже, в 50-60-х годах И.П. Петрушевский (1898-1977 гг.) читал курс, который назывался «Ислам в Иране». Он не читал Коран, но студенты-иранисты имели представление о суннизме, шиизме, имамате. Вы же знаете наверняка его книжку «Ислам в Иране VII-XV вв.», в ней на основе арабских и персидских источников раскрывается процесс проникновения и утверждения ислама в Иране.  С.М. Прозоров занимался изучением ислама все годы, с момента прихода в Институт. Так что эта наука не умирала. В конце прошлого века мы со Станиславом Михайловичем читали на восточном факультете университета курс истории раннего ислама по Корану. В Коране ведь упоминаются многие исторические эпизоды, например, битва при Бадре. В кораническом тексте сказано – одни уходили, а другие смотрели им вслед так, как смотрят на стадо, которое ведут на убой. Пожалуйста, вот они - мединцы, которые не верили Мухаммаду и считали, что горстка его сторонников в 300 человек, которая пошла против мекканцев, идет на убой. Это взгляд совсем с другой стороны, и его тоже важно знать.

- Олег Георгиевич, вспомните, как Вы пришли в арабистику?

- Случайно, я приехал поступать в юридический институт. Сдал два экзамена, но что-то мне там скучно стало. Я шел мимо Восточного факультета и увидел большую доску, на которой было написано: Объявляется прием на … И перечислялись языки – китайский, японский, арабский. И тут меня зацепило. Я взял документы с юридического и отнес их на Восточный факультет. Что повлияло? Какой-то флер был перед войной по поводу Востока. Еще в мои школьные годы, перед войной (1939 году) вышел восьмой том сказок «Тысячи и одной ночи». Мы ими зачитывались…И второе – вышел «Возмутитель спокойствия» Леонида Соловьева (первая часть дилогии «Повесть о Ходже Насреддине», написана в 1940 году). Эта книжка у нас пользовалась большой популярностью.  Я ее перечитывал и в старших классах. Где-то подспудно желание познакомиться поближе с миром Востока жило. Поэтому когда встал вопрос – арабский язык или юриспруденция – арабский победил.

 - Своим учителем Вы кого из ученых-арабистов считаете?

 - Конкретное имя я, пожалуй, не смогу назвать. У многих брал, как говорится, как пчела собирает мед с разных цветов! Красиво сказал! Именно так: у Крачковского я слушал общие лекции. Читал он хорошо, но отстраненно. Как будто это лекция по телевизору. Он замечательно рассказывал, у него были прекрасно подготовленные лекции, но в живой контакт он входил уже со старшекурсниками. А я с 3-го курса перешел из чистой арабистики, из филологии, на «Историю Ближнего Востока», поэтому непосредственно с Игнатием Юлиановичем я не занимался. Но общий настрой высокого служения науке мы получали и от Крачковского, и от Виктора Ивановича Беляева, и от многих других, в том числе, от тех, кто работал в Эрмитаже.

- А.А. Долинина, ученица Крачковского, мне рассказывала, что Игнатий Юлианович приходил на занятия по чтению Корана со своим переводом, но всегда прислушивался к тому, какой перевод предложат студенты. И если он был удачным, то вносил правки в свой перевод.

- Да, такое было. Мы читали отдельные суры с комментариями. Комментировал Крачковский, но мы могли проявить самостоятельность и предлагать что-то свое.

- Сейчас появилось много переводов Священного Корана. Остается ли, на Ваш взгляд, перевод И.Ю. Крачковского тем базисом, на который должны опираться современные переводчики?

- Перевод Крачковского не может оставаться базисом для изучения ислама. Игнатий Юлианович был филологом прежде всего, он хотел изложить всю терминологию Корана филологически. Например, выражение «если вы обременены налогами» он переводит «если вы с тягостях». В русском языке «быть в тягостях» значит быть беременной. Или он переводит: если вы сделали то-то и то-то, «совершите очищение». Что такое очищение? Это закят. То есть Крачковский старался сделать перевод без использования мусульманской терминологии, которая сложилась на основе Корана.

- Получается, что новые переводы Корана на русский язык нужны?

- Нужны. Какой лучше, какой хуже – это уже другой вопрос. Я старался в «Истории халифата» меньше цитировать и давать свои переводы, привязанные к конкретике данного момента. Пошел я на это сознательно. Потому что когда я начал писать, по существу был только перевод Крачковского. Я ссылался на него, но сам я пытался переводить так, чтобы текст Корана был понятен, а у Крачковского, к сожалению, часто можно не понять вообще, о чем идет речь.

- В 80-е годы началось издание Вашей 4-томной «Истории халифата». На мой взгляд, Вы проделали поистине титаническую работу, получили Государственную премию РФ. Кажется, это единственный случай, когда арабист-исламовед получает такую награду.

- Первый том «Истории…» вышел в 1988 году, а начал я ее писать, по-моему, в 1983. Первый раздел, который я написал, назывался «Поиски выхода», это эпизод, когда Мухаммад искал, куда ему переселиться из Мекки. Так этот раздел под таким названием и остался потом в книге. А премию мне дали не только за «Историю…» У меня есть гораздо более серьезная книга, которую мало читают, - «Средневековый город Ближнего Востока VII - середина XIII века. Социально-экономические отношения». Экземпляр, который у меня хранится на полке, очень долго и внимательно читал в свое время наш посол в ОАЭ. Она у него вся была в закладках.

- А почему все-таки «История халифата», а не, скажем «История государства исламского», что было бы понятнее русскоязычному читателю?

- Вы выдели мою новую книгу «Рождение и развитие ислама и мусульманской империи (VII - XIII вв.)»? Она вышла полтора года назад. Переиначив название, я подготовил несколько сокращенный текст четырех томов «Истории халифата». Там еще добавлена история трех аббасидских халифов (этого не было в «Истории…»). Мне захотелось написать популярную книгу, не такую подробную и более простую, чем «История халифата». Я считал, что такая книга тоже нужна. Ведь не всем нужны примечания в книге и далеко не все их читают! А почему назвал «История халифата»? Не знаю. Видите ли, желание написать «Историю…» родилось своеобразно. Когда нам, студентам, А.Ю. Якубовский (1886-1953) читал историю халифата на 3 курсе, он нам всегда говорил «Только не читайте Мюллера! У него все устарело!» (Август Мюллер - 1848-1892 - немецкий ориенталист, автор «Истории ислама на Востоке и Западе», издана в 1887 году). Но мы-то были умные студенты.  Кто-то достал русский перевод, кто-то читал по-немецки. И нам стало ясно, что Александр Юрьевич «шпарит» по Мюллеру, но применяя, конечно, современную лексику, современные понятия типа «эксплуатация» и проч. И мне уже тогда захотелось написать такую историю раннего периода ислама, которая была бы основана непосредственно на арабских источниках и излагалась бы простым русским языком для русскоязычного читателя. Конечно, это были студенческие замыслы, и в последующие годы у меня не хватало никаких знаний, ни сил для того, чтобы за это взяться. По существу, я решился об этом написать только тогда, когда написал «Средневековый город Ближнего Востока» и понял экономическую основу жизни арабского города. 

- Марк Блок в своей «Апологии истории» сравнивает историка с людоедом: историк устремляет свои интересы туда, где пахнет человечиной. У Вас в мусульманской истории есть герои, которые Вам наиболее симпатичны?

- Нет, я бы не сказал, что такие есть. Замечу другое. Есть такой сборник в честь 90-летия А.А. Долининой - «Подарок учёным и утешение просвещённым». В него вошла моя маленькая статья «Аиша бинт Абу Бакр  как информатор». Я писал ее с удовольствием. Как-то в издательстве мне сказали: «Вам надо написать о женщинах ислама!» Я ответил: «Нет, я не возьмусь за такую тему. Потому что мало материала, и отдельно в эту сторону я уходить не хочу». Но об Аише я написал. Знаете, почему? У других передатчиков информация не непосредственная, она абстрагированная что ли, а Аиша говорит о своих переживаниях, они очень личностные. Анне Аркадьевне Долининой эта статья очень понравилась.

         - В одном из своих интервью Вы говорили, что современного студента нужно учить широкому подходу к осмыслению проблем. Вы много занимались археологией. Может быть, это Вам помогало осмысливать исторические процессы, переходить от частного к обществу, от мелких деталей к обобщению?

- Археология мне помогла. А работа в мусульманском мире помогла мне просто внутренне войти в жизнь этих обществ. Началось все со Средней Азии, где я участвовал в раскопках раннесредневекового Пенджикента. Тогда же я и заинтересовался проблемой средневекового мусульманского города. Потом были раскопки в Ираке, в Египте, где я работал под руководством Б.Б. Пиотровского. Я любил ковыряться в земле. Это создает ситуацию конкретного физического представления о том мире. А что касается перехода от частного к общему, то моим учителем, скажу по секрету, был Фридрих Энгельс.

- Почему же по секрету?

- Потому что сейчас такие признания считаются неприличными. В школьные годы, когда я прочитал несколько работ Энгельса – «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Диалектика природы» - я взглянул на вещи другим взглядом. Т.е. многое оказывается двусторонним, диалектическим. В школе этому не учили, да и в институте тоже. Так что у меня оттуда идет желание докопаться до истины.  

-  Олег Георгиевич, более 20 лет назад в журнале  «Manuscripta Orientalia» была опубликована Ваша статья «The Petersburg Manuscript of Hariri’s «Maqamat» and its Place in the History of the Arab Painting». Я знаю, что Вы давно мечтали о том, чтобы рукопись «Макам», точнее, иллюстрации к «Макамам» были изданы. И вот наконец – книга, точнее, роскошный альбом - у Вас на столе!

- Да, она только что вышла. Я являюсь автором вступительной статьи, излагаю сюжет, объясняю особенности художественной манеры и даю толкование к каждой миниатюре. Воспроизведены они все, даже те, что  плохой степени сохранности.

- Складывается впечатление, что, говоря о петербургской рукописи, больше внимания уделяют именно миниатюрам, иллюстрациям, чем самому тексту «Макам» ал-Харири. Почему?

- Понимаете, в чем дело… Содержание макам - стандартное. Их герой - талантливый проходимец, который поражает слушателей изо­щренностью своих поэтических экспромтов и красноречивостью своих проповедей. Рассказчик, от лица которого ведется пове­ствование, встречается с этим персонажем в разных местах и разных ситуациях, которые и описывает. Экземпляров «Макам» очень много по миру. Я помню в Багдаде я зашел на такую маленькую улочку аль-Мутанабби. Что там сейчас – не знаю, но в то время на ней располагалось несколько книжных магазинов. Я зашел в один, там сидел араб-старичок. Мы с ним разговорились. Я ему рассказал, что у нас в Ленинграде, в Институте есть рукопись «Макам» аль-Харири с миниатюрами. Сообщение о миниатюрах на него не произвело впечатления. А что касается текста, то он с радостью сказал: «И у меня есть!» И вытащил рукопись XIV или XV века, я уже точно не помню, потому что это было в 1970 году. Так что списков «Макам» много.  Эта литература была популярна, правда, в образованных кругах. Ведь «Макамы» написаны рифмованной прозой с обязательными стихами, которые и являются изюминкой. Там есть стихи, которые читаются и с начала, и с конца. Или стихи, в которых обязательно присут­ствуют или отсутствуют какие-то буквы и так далее. Все это сочетается с использованием редких, необычных слов, из-за которых даже средневековым арабам приходилось прибе­гать к лексическим комментариям. Кто-то оставлял комментарий на полях, а кто-то писал его в виде отдельной книги. То есть это культура определенного верхнего слоя арабского общества. Иллюстрированных рукописей «Макам» ал-Харири к настоящему времени известно всего 13. И вот когда такие миниатюры, такие книги попадали в средний класс, который был под наибольшим влиянием религиозных пропагандистов, вот тут и начиналась порча. Книжку хорошую хотелось иметь, но надо было убить всю эту живость.  Ведь на 96 оригинальных иллюстрациях можно насчитать более 800 фигур! Владельцы нашей рукописи из-за особого благочестия старались «убить» изображения живых существ: один мокрым пальцем размазал лица, другой – перечеркнул шеи, как будто отрубая персонажам головы. Но посмотрите первую иллюстрацию нашего издания - «Сцена в библиотеке». Это миниатюра-иллюстрация ко второй макаме. Там человек по лестнице лезет наверх за книгами. Прочитайте мой комментарий….

 - «Миниатюра изображает эпизод в библиотеке Басры. Композиция совершенно оригинальна – ряды книжных полок наверху и ряд сидящих внизу собеседников соединяет живописная ось сцены – приставная лестница, наверху которой около книг стоит человек».

- Во всех остальных рукописях изображено очень просто: внизу сидят люди, а наверху – просто полки с книгами. Очень статическая  сценка. Там нет человека, который поднимается за книгами. Художник изобразил живую сцену, изобразил то, что видел сам, а не кого-то копировал. В этом ценность почти каждой иллюстрации петербургской рукописи «Макам». Их, как я сказал, 96, две вставные. Они написаны уже в XIV веке. Относительно текста «Макам» я исхожу из того, что в начале XII века какой-то знатный человек, возможно, вазир одного из аббасидских хали­фов, предложил ал-Харири написать для него сочинение в духе ал-Хамадани (969-1007), автора первого дошедшего до нас цикла макам. Ал-Харири блестяще справился с этим заказом.  Потом какой-то талантливый художник решился их проиллюстрировать «Макамы» (их 50 в сборнике) и проиллюстрировал. После этого началась волна копирования. Между рождением «Макам» и нашей рукописью прошло не более 120 лет. Так что петербургская рукопись относится к самому начальному периоду, она очень близка к тому оригиналу, который был первоначально, с которого начался этап копирования, потому что к другим макамам – «Макамам» ал-Хамадани - нигде иллюстраций нет. Значит, человек задал тон, и на этой волне началось копирование. Это стало модным. Этими сборниками «Макам» старались обзавестись высокоинтеллигентные богатые люди. И стоила такая иллюстрированная книга, вроде нашей, немало - 100-150 динаров (400-600 г золота).  Ценность нашей рукописи, как я считаю, заключается не в сохранности, она как раз сильно повреждена, мало сохранилось миниатюр – их должно было бы быть штук 140, а сохранилось оригинальных 96. Но тем не менее ценность заключается в том, что художник не только копировал, но многие сцены видел своими глазами и старался их воспроизвести. Он брал картины из жизни. Это очень редкий случай, когда жанровая живопись во многом основана на взгляде самого художника на окружающую действительность.

- Чем вообще можно объяснить, что «Макамы» вызвали такой всплеск развития изобразительного искусства, которое не было традиционным для мусульман-арабов?

- Во-первых, надо заметить, что интерес к иллюстрации все-таки существовал. Живопись же не была задавлена совсем. К тому же живопись продолжала параллельно существовать в христианском мире. Так что арабы все это видели. В дворцах халифов были росписи. Даже у такого строгого блюстителя суннизма, как Махмуда Газневи дворец в Лашкаре был расписан. Более того, его сын Масуд себе завел такую беседку рядом с баней, где были сценки эротического характера. Кто-то донес об этом отцу, тот послал гонца. Но сторонники Масуда еще раньше его предупредили, и быстренько все эти сцены в беседке замазали, забелили, и донос оказался ложным. Так что интерес к живописи был, подробно я писал об этом в своей статье «Ислам и изобразительное искусство». (См. «Труды Государственного Эрмитажа», Т. Х, с. 142-153). Бани расписывали, не все, но были такие. Мы не все точно знаем, но интерес к живописи, к иллюстрации сохранялся до XV века, хотя постепенно художественная школа угасала.

- Что известно о красках, ведь цвет неплохо сохранился на иллюстрациях?

 - Краски минеральные, на каком-то клейком составе. Там, где были мокрые липкие листы, они очень хорошо склеились. Я у наших реставраторов спрашивал, можно ли назвать эту технику темперой, т.е. краской, растертой на яичном желтке. Они сказали, что это трудно определить, точнее будет написать «на клейкой основе».

- Можно ли говорить о какой-то символике цвета на миниатюрах?

- Нет, символика цвета существовала только в виде символики знамени. В какой-то период до правления халифа ар-Рашида (ум. в 809 г.) шииты употребляли белые одежды и белое знамя. Потом при Ар-Рашиде, когда он стал заигрывать с персами в конце жизни, он предписал носить зеленые одежды и зеленое знамя. А у аббасидов знамя было черным. Мне как-то позвонили из Казани. Там организовывали выставку, посвященную прибытию посольства Ибн Фадлана. Меня спросили – какого цвета у него было знамя? Я сказал - черное. Ибн Фадлан пришел в Поволжье под черным знаменем. В книге вы можете увидеть – на всех миниатюрах знамена черные. Да, и еще было красное знамя. Это у крайних хариджитов.

- Но ведь до сих пор на флагах практически всех арабских стран присутствует четыре цвета – черный белый, красный и зеленый.

- Да, в разных вариантах.

- Олег Георгиевич, и мы ничего о художнике, который так виртуозно проиллюстрировал «Макамы» ал-Харири, не знаем?

- Абсолютно ничего. И вряд ли, когда узнаем. Однозначно можно говорить о принадлежности миниатюр нашей рукописи к багдадской школе живописи.

 - В своем вступительном слове к «Миниатюрам петербургской рукописи «Макам» ал-Харири» председатель Духовного управления мусульман России шейх Равиль Гайнутдин написал: «Каждая публикация, посвященная искусству ислама - событие и победа на пути просвещения». Наверно, в этой фразе и таится объяснение того, почему ДУМ РФ оказало помощь в издании этой уникальной книги?

 - О миниатюре, особенно иранской писали очень много. И публиковали много. В.А. Крачковская в начале 60-х годов в своих статьях воспроизвела несколько миниатюр. Конечно, в те времена мечтать о таком издании, как нынешнее, было невозможно. Почему мусульмане решили оказать помощь в издании? Может, в какой-то мере мои лекции, мои книги по исламу сыграли роль.  Кроме этого, я думаю, что наши мусульмане – российские - живут в другой обстановке, не как арабы, скажем, в Бахрейне или Саудовской Аравии. У них иное, более терпимое отношение. Очень многие мусульмане учились и в Петербурге, и в Москве, они получили совершенно иные сведения по истории, по культуре. Я могу сказать только одно: я чрезвычайно благодарен мусульманской общественности, руководству мусульман, которое выразило желание и нашло возможность для издания этой книги. Эта книга не совсем ложится в общую линию изданий мусульманской литературы, но тем не менее расширяет кругозор читателей, позволяет им иначе посмотреть на мир прошлого, на тот мир, который иногда называют настоящим исламом. Люди увидят, что мусульмане XIII века не носили длинных бород, они аккуратно их стригли, они увидят, как они одевались, как они жили. Мы не можем иметь фотографий, но миниатюры петербургской рукописи – это моментальные снимки живой жизни того времени. Эта картина жизни мусульман, которая оживает в живописном виде. Мне самому было интересно понять, насколько реалистичен был художник-миниатюрист, насколько реалистично он смог передать то, что видел. Он не копировал. Он воспроизводил увиденные им картины мира. Это самая большая ценность для нас.

- Благодарю Вас!

Беседовала Ольга Семина