Российское мусульманство: призыв к осмыслению и контекстуализации

«Русское мусульманство», как называл и понимал духовный, культурный и общественно-политический феномен Ислама на территории Российской империи великий Исмаил Гаспринский, сыграло и продолжает играть важнейшую, можно сказать, ключевую, наряду с Православием, роль в истории и настоящем нашего государства. Сегодня, когда вся наша цивилизация проходит через полосу испытаний, когда нашему общему дому брошен вызов из-за рубежа, «русское мусульманство» как никогда востребовано. Его духовный и культурный потенциал, его человеческий капитал скрепляет народы, регионы и среды.

Речь не просто об общности постсоветских государств, об экономической заинтересованности в интеграции, о едином таможенном пространстве. Мы самой историей, самим Всевышним определены быть вместе. И в основе этого единства лежит, в числе прочих факторов, «русское мусульманство». Тему подробно анализирует в своей статье первый заместитель главы Духовного управления мусульман Российской Федерации, главный редактор журнала «Минарет Ислама» Дамир Мухетдинов. Проводя логическую нить от событий прошлого до наших дней, он показывает сущность происходящих на евразийском пространстве процессов.

К столетию со дня смерти И. Гаспринского

«Русское мусульманство (суть джадидизма)»

В одной из немногих статей, посвящённых осмыслению феномена российского мусульманства, наш выдающийся мыслитель Исмаил-бей Гаспринский отметил, что мусульманское население чувствует лишь внешнюю, формальную связь с Российской империей. Эта связь ограничивается обязанностями, повинностями и самоотверженным служением. Но этого мало. По мнению Гаспринского, желательно, чтобы «эта ещё внешняя, официальная связь приобретала все более и более нравственный характер; чтобы она неустанно укреплялась и оживлялась сознанием не только её политической необходимости, но и сознанием её внутреннего исторического значения и полезности; желательно, чтобы русское мусульманство прониклось убеждением в том, что Провидение, соединив его судьбы с судьбами великой России, открыло пред ним удобные пути к цивилизации, образованности и прогрессу». Эти мысли сформулированы в 1881 году. Гаспринский, будучи прогрессистом и сторонником просвещения, надеялся, что русский народ поможет мусульманским народам получить образование по новоевропейскому типу, «просветиться». Сейчас данная мысль уже явно устарела. Однако Гаспринскому удалось узреть более важную проблему: почему Провидение соединило судьбы российских мусульман с судьбами великой России? К какой этноконфессиональной специфике привело соединение этих судеб? И что имеется у российских мусульман, чего нет у других мусульман?

Дорогие друзья! Я полагаю, что пришло время всерьёз поставить вопрос о том, чем является само российское мусульманство. Нужно попытаться понять, что это за этноконфессиональная реальность? Чем она может быть интересна другим мусульманам? В чем её специфика? Что она может дать миру? Какое место она занимает в российской общественной жизни и политике? Как сохранить традицию и преемственность? Какие угрозы стоят перед ней? Наконец, насколько она актуальна для перспектив мусульманства в целом и для будущего нашей Родины — Российской Федерации. В данной статье я попытаюсь дать свои ответы на поставленные вопросы.

В статье я провожу различие между «российским мусульманством» как социокультурной реальностью и «российским мусульманством» как концептом, или идеологемой. Отрицать специфичность мусульманских культур России было бы нелепо. В то же время осмыслять эти культуры, эти практики Ислама, можно по-разному. Подобное осмысление тесно связано с изучением национальной истории, и оно само по себе ценно. Я привожу некоторые примеры такой рефлексии, но за более подробными объяснениями отсылаю к специализированной литературе. Больше внимания я уделяю концепту российского мусульманства, то есть идеологической конструкции, которая бы позволила схватить базовые особенности российского мусульманства и выявить его место в контексте современных социально-политических, философских и цивилизационных трендов. В этом и заключается контекстуализация феномена. Поскольку контекстуализация занимает в статье центральное место, то довольно много внимания уделено смежным геополитическим и идеологическим темам.

Статья состоит из семи частей. В первой части я анализирую демографическую ситуацию, сложившуюся в современной России, а также даю проекции на будущие десятилетия от специалистов. Налицо тенденция к возрастанию роли Ислама в российской общественной жизни, что может привести к кризису российской идентичности и её трансформации. Во второй части я анализирую геополитический и идеологический контекст. Как я показываю, мир отходит от однополярной модели в сторону многополярной, и одним из таких полюсов может стать евразийское пространство, с ядром в виде Российской Федерации. Кремлёвская элита руководствуется прото-идеологией неоевразийского толка, компонентами которой являются защита традиционных ценностей, традиционный мультикультурализм и умеренный консерватизм. Эти тенденции открывают широкие возможности для российских мусульман. В третьей части для обоснования легитимности вопроса о российском мусульманстве я обращаюсь к проблеме соотношения Ислама и этничности. Как я показываю, Коран нигде не учит тому, что нужно отказываться от собственной этничности и что этничность не имеет значения; духовный путь возможен только в русле этничности. В четвёртой части я обращаюсь к российскому мусульманству как социальному феномену и показываю, что такая формулировка понятия легитимна. В качестве примера я также даю беглый анализ татарской мусульманской культуры. В пятой части я рассматриваю концепт российского мусульманства и показываю, что этот концепт по всем направлениям вписывается в общий неоевразийский тренд, заявленный кремлёвской элитой; кроме того, я подчёркиваю особую мировоззренческую близость евразийских традиций и выделяю свойственные им всем черты. В шестой части я вкратце анализирую основные вызовы, которые стоят перед российским мусульманством, и особое внимание уделяю процессу глобализации и диктату европейских ультралиберальных ценностей. Наконец, в седьмой части я резюмирую полученные результаты и ставлю вопрос о том, какую роль в складывающейся российской идентичности должен сыграть Ислам.

Статья не претендует на полноту, а те решения, что я излагаю, являются предварительными. Как отмечено в заглавии, это, прежде всего, призыв к осмыслению и контекстуализации, так что любые замечания приветствуются.

Демографический контекст

Демография — это главный фактор выживаемости и исторической дееспособности общества. Насколько бы ни были масштабными идеологические проекты и какие бы концепции ни формулировались, народ, не воспроизводящий сам себя и подверженный быстрому вымиранию, не может ставить перед собой серьёзных исторических задач. Причины демографического упадка в современных европеизированных странах многочисленны, но коренная причина заключается в мировоззренческом сдвиге, в изменении взглядов на семью и деторождение, что имеет под собой, безусловно, и экономические основания.

Культ мини-семьи, одиночного существования («стокгольмская модель»), экономическая эмансипация женщин, феминизм и либертарианство, утрата религиозности, массовое использование контрацепции, легализация абортов и пр. — все это ведёт к демографическому кризису, который со временем — ввиду вызванной экономическими соображениями иммиграционной политики — порождает кризис идентичности.

В России ситуация довольно сложна. Сейчас суммарный коэффициент рождаемости составляет около 1.7, тогда как для простого воспроизводства численности населения необходим хотя бы 2.1. Низкий показатель рождаемости, примерно соответствующий среднему по Европе и США, сочетается в России с высоким уровнем смертности, который соответствует показателям стран экваториальной Африки. К этому следует добавить, что Россия занимает одно из ведущих мест в мире по числу абортов, хотя этот показатель снизился за последнее десятилетие в 2 раза. Ужасает следующая цифра: за период с 1992 по 2010 гг., не успев родиться, в России погибли 40,5 млн детей — и это данные только официальной статистики! Низкая рождаемость, высокая смертность и большое число абортов породили феномен, известный в демографической литературе как «русский крест», — то есть масштабную депопуляцию, отражающуюся в графическом пересечении линии падающей рождаемости и линии растущей смертности. В последние годы убыль населения несколько замедлилась, но ожидается, что скоро рождаемость снова начнёт отставать от смертности. По прогнозам Росстата, к 2030 г. естественная убыль составит около 11 млн человек.

Наиболее вероятное будущее России рассматривается в авторитетном докладе ООН «Россия перед лицом демографических вызовов» (2008). Выводы специалистов неутешительны. При сохранении нынешних демографических тенденций к 2050 г. население России сократится до 116 млн человек; страна переместится с 9-го на 14-е место в мире. Существенное изменение возрастной структуры создаст дополнительную нагрузку на экономику.

Как свидетельствуют недавние исследования, депопуляционные процессы бьют, в первую очередь, по этническим русским, то есть по народу, являющемуся скрепой других народов и стержнем российской государственности. Некоторые специалисты полагают, что прогнозируемая к 2025 г. депопуляция коснётся русских на 85–90%, что приведёт к снижению их доли до 60–70%. Обозначенная тенденция сочетается с рядом других тенденций, которые позволяют говорить о возрастании роли мусульманского фактора.

Одним из важных утверждений «Концепции демографической политики РФ на период до 2025 года» является то, что в качестве существенной задачи государство видит «привлечение мигрантов в соответствии с потребностями демографического и социально-экономического развития, с учётом необходимости их социальной адаптации и интеграции». На данный момент Россия занимает второе место в мире по абсолютному объёму иммиграции, уступая лишь США. По данным за 2012 г., 91% всего миграционного прироста приходится на страны СНГ, из них 63,5% — это представители республик, исповедующих Ислам (Азербайджан, Таджикистан, Кыргызстан, Узбекистан, частично Казахстан и Туркменистан). В будущем подобная пропорция сохранится, хотя в целом прогнозируется снижение миграционных потоков в Россию. Один из ключевых вызовов, стоящих перед ней, — это интеграция иммигрантов, особенно переехавших на постоянное место жительства.

Другое свидетельство возрастания мусульманского фактора связано с региональными особенностями демографии. Наименее демографически благополучным регионом является Центральный федеральный округ, в то время как наиболее благополучным является Северо-Кавказский. С 2000 по 2012 г. в Северо-Кавказском округе коэффициент рождаемости увеличился в 1.7 раз. В 2020-е гг. в республиках Северного Кавказа ожидается бэби-бум. Таким образом, в России мы наблюдаем ситуацию, сходную с европейской: народы, исповедующие Ислам, отличаются более высокими и устойчивыми показателями рождаемости, а также более молодой возрастной структурой. Связь между религиозной принадлежностью и суммарным коэффициентом рождаемости — это хорошо известный демографический факт.

Массовая депопуляция, уменьшение доли русских, старение населения, иммиграционные потоки, демографические успехи мусульманских народов, — все это несомненным образом свидетельствует о том, что в ближайшие годы роль Ислама в российской социальной и духовной действительности будет существенно расти. Насколько масштабными будут изменения в этноконфессиональной структуре? Об этом довольно сложно сказать с определённостью. У нас нет точных данных о численности мусульманского населения, что обусловлено отсутствием систематических опросов и адекватных оценок иммиграции. Согласно переписи 2002 г., численность традиционно мусульманских народов в России составила около 14,5 млн чел., т. е. примерно 10% населения страны. Очевидно, даже для тех лет эта цифра была заниженной. Фигурируют более реалистичные оценки — в 18–20 млн, т. е. 14–15% населения страны, такую оценку, в частности, дал В. В. Путин. Отталкиваясь от этих оценок, мы можем примерно представить будущее мусульман в России. Согласно подсчётам авторитетного центра «Пью», к 2030 г. число мусульман увеличится на 3%, при этом нужно понимать, что авторы доклада оперируют самыми скромными цифрами, не учитывающими реалии иммиграции. Я полагаю, что с учётом иммиграции и депопуляции русского населения вполне правдоподобно, что к 2030 г. доля мусульман в России составит 20–22%. Сходные прогнозы делались в ряде авторитетных отчётов.

Таким образом, через 10–15 лет каждый пятый житель России будет исповедовать Ислам, причём в Москве эта цифра окажется явно выше. Некоторые специалисты высказывают мнение о том, что нужно проводить различие между практикующими мусульманами и «этническими» мусульманами. Из этого делается вывод о том, что реальных мусульман значительно меньше, чем людей, ассоциирующих себя с Исламом лишь формально. Очевидно, в такой ситуации упускается из виду то, что «этнические» мусульмане — даже в случае если они считают себя светскими людьми или просто не рефлексируют над своей религиозностью — выступают носителями исламских традиций и исламской культуры. Их присутствие в российском обществе не может не оказывать влияния на само это общество, на его менталитет, склонности, идеологию, короче говоря, на его мировоззренческое кредо. К тому же, религиозный заряд и связь с традицией у мусульман, особенно это касается иммигрантов и представителей Северного Кавказа, в целом сильнее, чем у православных.

Представленные материалы требуют тщательного осмысления. Я уверен, что через несколько десятилетий нам придётся иметь дело с новой социальной реальностью, в которой существенно возрастёт роль мусульманского фактора. Необходима основательная рефлексия над этим как со стороны самих мусульман, так и со стороны других представителей российского общества.

Я думаю, намечается кризис российской идентичности или, по крайней мере, ее эволюционная трансформация. Было бы большой ошибкой игнорировать существующие тенденции и пытаться загнать Ислам на периферию, стимулируя шовинизм и исламофобию. Более адекватной представляется попытка скорректировать политику и общественное мнение в соответствии с имеющимися тенденциями, способствуя, тем самым, эволюционному и менее болезненному изменению социальной действительности. Иначе говоря, необходимо пробуждать те потенции, которые имеются внутри российской идентичности; тогда «новая» идентичность может оказаться вовсе не «новой», а просто старой идентичностью с иначе расставленными акцентами и небольшим внутренним этноконфессиональным смещением. В России такой безболезненный процесс стимулировать гораздо проще, чем в Европе, где так же часто в последнее время говорят о кризисе идентичности. Это связано с тем, что российский мультикультурализм является естественным и имеющим долгую историю. Мне представляется, что без тщательного осмысления феномена российского мусульманства все эти процессы будут пущены на самотёк, что грозит прискорбными последствиями для нашего общества.

Геополитический и идеологический контекст

Теперь я предлагаю посмотреть на современный геополитический и идеологический контекст.

После окончания Холодной войны мир стал однополярным, что получило отражение в экономической и ценностной гегемонии Запада, прежде всего США. Но уже в начале 1990-х гг. отмечалась едва заметная тенденция к многополярности. Более отчётливой она стала в начале XXI в. В 2001 г. для обозначения перспективных в экономическом плане стран была введена аббревиатура БРИК, которая в 2011 г. трансформировалась в БРИКС. Сейчас население стран БРИКС составляет 43% от мирового, а объем ВВП — 20% от мирового. Ни у кого из крупных специалистов уже не вызывает сомнения то, что к 2050 г. страны БРИКС станут доминировать в экономическом плане. При этом, однако, отсутствует ясность по поводу геополитической перспективы. Предполагается, что большие размеры экономик стран БРИКС позволят в будущем трансформировать экономический рост в политическое влияние. Сейчас блок БРИКС в целом позиционирует себя как альтернативу западной модели развития. Каждая страна имеет уникальную политическую систему и свои геополитические интересы в регионе. Выработка единой политической платформы — в духе западной концепции «либеральной демократии» и «прав человека» — представляется мне маловероятной; скорее, каждая страна будет формировать собственную политическую повестку дня, опираясь, с одной стороны, на привнесенные извне европейские традиции, а с другой стороны — на цивилизационные особенности.

Экономический рост стран БРИКС выступает залогом будущей многополярности. Уже сейчас мы можем спрогнозировать, какие страны и регионы станут полюсами нового мироустройства. Так, теоретики многополярного мира выделяют следующие наиболее вероятные зоны: западная цивилизация, евразийская цивилизация, исламская цивилизация, латиноамериканская цивилизация, индийская цивилизация, тихоокеанская цивилизация и африканская цивилизация. Вопрос о принадлежности отдельных стран в рамках данного разделения остаётся открытым, как, впрочем, остаётся открытым и вопрос о возможности объединения отдельных регионов на основе общей идентичности.

Важно отметить, что будущее региональное разделение будет формироваться не только на экономической базе. Экономика, и в частности рост стран БРИКС, это лишь необходимая предпосылка для политического, культурного, идеологического и мировоззренческого размежевания. Теоретики многополярности оперируют понятием «цивилизация», которое предполагает и особый тип хозяйствования, и уникальную культуру, и социальное устройство, и мировоззренческие клише. По сути, речь идет о важном смысловом переходе от тезиса об «универсальных ценностях», под которыми скрываются западные ценности, сформированные в рамках западной традиции, к тезису о структурной специфике каждой политической и культурной ойкумены. В рамках новой модели т. н. «западные ценности» будут осмыслены как региональные, то есть произойдёт их «провинциализация», хотя не исключено, что какого-то консенсуса по отдельным вопросам всё-таки удастся достичь.

На многочисленных примерах мы видим, что механическое перенесение западных политических институтов и ценностных парадигм на другие общества чревато социальными потрясениями и ещё большими политическими проблемами.

На Западе распространено мнение о том, что подобный результат обусловлен «неготовностью», «отсталостью» модернизируемого общества. Но что подразумевается под «отсталостью»? Очевидно, «отсталость» в понимании таких идеологов — это недостаточное соответствие западным представлениям о развитии. Здесь мы имеем дело с пережитком прогрессистских и шовинистических взглядов, которые еще в XIX в. подвергались уничтожающей критике (напомню, в частности, о той критике, которую в связи с проблемой российской идентичности представил наш философ Н. Я. Данилевский). Мне кажется, что в рамках многополярной модели эти поистине анахронические представления об «универсальных ценностях», за которыми де факто стоит глобализм и колониальная экспансия Запада (в идеологии, экономике, образе жизни и пр.), будут пересмотрены практически.

Это только кажется, что западные ценности просты и понятны, но реально они расплывчаты и недоопределены. Чем исламские представления о «правах человека», развиваемые в многочисленных богословских школах и непротиворечиво включающие в себя нормы шариата, хуже европейских представлений, настаивающих на полном высвобождении человеческой похоти? Почему европейский либерализм либерален к кому угодно, кроме мусульман и вообще религиозных людей? Что это за избирательная «либеральность»? Почему «либерализация» обозначает по факту отведение религиозности на периферию? Правда заключается в том, что даже современные западные модели не во всем последовательны, и они несут на себе печать материнской культуры — печать, которая не всегда подвергается рефлексии.

Я думаю, в многополярном мироустройстве каждая цивилизация будет более открыто утверждать собственную специфику, в том числе в политической сфере. «Универсальное» и «общепонятное» возможны только там, где не задумываются над реальной сложностью социальной и культурной действительности; они возможны в некоем виртуальном, однообразном, унифицированном пространстве и задача будущих поколений состоит в том, чтобы воспрепятствовать подобной унификации, настаивая на многообразии человеческого опыта и цивилизационном плюрализме.

Итак, попытаюсь резюмировать то, как выглядит современный геополитический контекст. Очевидно, мы наблюдаем рост экономической мощи стран БРИКС, сопровождающийся широкой пост-колониальной рефлексией о цивилизационной идентичности отдельных регионов. На этом фоне западный мир, долгое время претендовавший на трансляцию «универсальных ценностей», постепенно отходит на второй план и приобретает региональную, а не универсальную легитимность. Мы стоим на пороге века цивилизационного плюрализма, что осознают и ведущие западные политологи. Важнейшая задача для локальных цивилизационных полюсов — это определение собственного места в складывающемся миропорядке и формирование актуальной повестки дня, позволяющей наметить пути дальнейшего развития с учётом культурной специфики.

Если мы теперь обратимся к идеологическому контексту, то увидим, что наша политическая элита принимает эти вызовы, и потому в последние несколько лет отчётливо взят курс на формирование самостоятельного цивилизационного полюса, что связано с процессом интеграции на евразийском пространстве. В Конституции РФ зафиксировано, что наше государство не может иметь идеологии, поэтому складывающийся курс следует рассматривать как общую геополитическую и социально-экономическую ориентацию. Это не готовая идеология, а скорее набор концептов и трендов. Я бы охарактеризовал этот курс как «прото-идеологию». Наиболее полное выражение он получил в программных статьях Путина и ряде его выступлений, особенно в выступлении на Валдае за 2013 год. Попытаюсь резюмировать суть новой «прото-идеологии».

В самых общих чертах её можно охарактеризовать как неоевразийскую. Она является развитием классического евразийства. Евразийство 20–30-х гг. XX в. (П. Савицкий, Н. Трубецкой, Б. Вышеславцев, Н. Якобсон и др.) было призвано ответить на вопрос о цивилизационной принадлежности России. Это не конкретное детальное учение, а набор концепций, объединенных утверждением о том, что в складывании русской идентичности большую роль сыграли тюркские и финно-угорские народы. Союз русских, тюрков и финно-угров, проживающих многие годы на необъятном евразийском пространстве, сформировал, по мнению евразийцев, уникальный облик евразийской цивилизации. Евразийцы выступали за самостоятельность российской/евразийской цивилизации, за цивилизационный плюрализм и многообразие, а также за главенствующую роль Православия в духовной жизни народов, хотя другие местные традиции (Ислам, Буддизм, Тенгрианство и пр.) они рассматривали как близкие Православию, как «потенциальное» Православие.

В той форме неоевразийства, которая получила распространение среди нашей политической элиты, сохранились многие тезисы классических евразийцев. Так, цитируя предшественника евразийцев философа К. Н. Леонтьева, Путин утверждает, что Россия «всегда развивалась как „цветущая сложность“, как государство-цивилизация». Как и классические евразийцы, Путин выступает за цивилизационный плюрализм, за многополярность, за неадекватность универсализации западных ценностей, без учета специфики каждой культурной ойкумены: «Однополярному, унифицированному миру не нужны суверенные государства, ему нужны вассалы. В историческом смысле это отказ от своего лица, от данного Богом, природой многообразия мира». Смысл интеграции на евразийском пространстве он видит в том, чтобы способствовать созданию одного из таких цивилизационных полюсов, сохранив при этом культурное богатство и многообразие: «Евразийский союз — это проект сохранения идентичности народов, исторического Евразийского пространства в новом веке и в новом мире. Евразийская интеграция — это шанс для всего постсоветского пространства стать самостоятельным центром глобального развития, а не периферии для Европы или для Азии. Хочу подчеркнуть, что Евразийская интеграция также будет строиться на принципе многообразия. Это объединение, в котором каждый сохранит свое лицо, свою самобытность и политическую субъектность».

В отличие от классических евразийцев, Путин не отдает приоритета Православию, но действует в рамках представления о четырех традиционных для российской цивилизации конфессиях (Православие, Ислам, Иудаизм и Буддизм). Отстаивавшаяся ранними евразийцами и многими эмигрантскими философами приоритетность Православия выглядит логичной для первой половины XX в., учитывая то, что государственная идеология Российской империи — да и сам смысл русской государственности — были тесно связаны с православным учением. Представляется, что в нынешних посткоммунистических условиях возвращение к старому формату невозможно, и это признает сам Путин, утверждая, что «приверженцы фундаментального консерватизма, идеализирующие Россию до 1917 года, похоже, также далеки от реальности, как и сторонники западного ультралиберализма». Насколько можно судить по высказываниям Президента, он видит перспективы России в углублении межконфессионального и межкультурного взаимодействия, в мирном сосуществовании евразийских духовных традиций и сформированных ими культур. Этот тренд я называю традиционным мультикультурализмом.

Другой важный тезис Путина связан с областью морали и религиозности. Подобно классическим евразийцам, Путин размежевывается с «европейскими ценностями». «Европейские ценности» обрели за последние полвека новый смысл, хотя и логически вытекающий из главного утверждения новоевропейского мышления — утверждения об эмансипированном, «свободном» субъекте. Представленная Путиным критика направлена не на религиозные традиции, а на выродившуюся сферу морали, на постмодернистскую релятивизацию морали, на искоренение идентичностей любого рода, на вытеснение религиозности из жизни общества. Путин замечает: «Мы видим, как многие евроатлантические страны фактически пошли по пути отказа от своих корней, в том числе и от христианских ценностей, составляющих основу западной цивилизации. Отрицаются нравственные начала и любая традиционная идентичность: национальная, культурная, религиозная или даже половая. Проводится политика, ставящая на один уровень многодетную семью и однополое партнерство, веру в бога или веру в сатану. Эксцессы политкорректности доходят до того, что всерьез говорится о регистрации партий, ставящих своей целью пропаганду педофилии. Люди во многих европейских странах стыдятся и боятся говорить о своей религиозной принадлежности. Праздники отменяют даже или называют их как-то по-другому, стыдливо пряча саму суть этого праздника — нравственную основу этих праздников. И эту модель пытаются агрессивно навязывать всем, всему миру. Убежден, это прямой путь к деградации и примитивизации, глубокому демографическому и нравственному кризису». Далее он недвусмысленно высказывается в пользу традиционных ценностей, получивших обоснование в крупнейших мировых религиях: «Без ценностей, заложенных в Христианстве и других мировых религиях, без формировавшихся тысячелетиями норм морали и нравственности люди неизбежно утратят человеческое достоинство. И мы считаем естественным и правильным эти ценности отстаивать. Нужно уважать право любого меньшинства на отличие, но и право большинства не должно быть поставлено под сомнение». Этот криптоидеологический тренд я именую защитой традиционных ценностей. Интересно, что в последние годы появились сотни публикаций от зарубежных консервативных мыслителей, где доказывается, что Путин является последним защитником Христианства от мировой ЛГБТ-вакханалии. Ярым сторонником Путина выступает, например, видный американский деятель от Республиканской партии Пэт Бьюкенен.

Наконец, в неоевразийстве Путина имеется третий тезис, который менее эксплицитен, но не менее важен. В каком формате Путин представляет себе сохранение традиционных ценностей? Прежде всего, это формат светского общества, где открыты широкие возможности для действия четырех традиционных конфессий. Это уникальный формат российской/евразийской цивилизации. Такой формат позволяет придерживаться моральных и духовных принципов в повседневной жизни, не убегая от самой этой повседневности. Это консерватизм, но не радикальный консерватизм, не фундаментализм ваххабитов и протестантских сектантов. Я называю такой формат умеренным консерватизмом. Он позволяет мирно жить не только с представителями других конфессий, но и со светскими людьми. Он позволяет принимать активное участие в общественной жизни, быть членом демократического общества и участвовать в выборном процессе. Я бы сказал, что это уникальное сочетание здравого европейского демократизма, технического прогресса, образования и морального консерватизма, с равными правами четырех ведущих конфессий и малых культур. Путин говорит по этому поводу следующее: «Формирование именно гражданской идентичности на основе общих ценностей, патриотического сознания, гражданской ответственности и солидарности, уважения к закону, сопричастность к судьбе Родины без потери связи со своими этническими, религиозными корнями — необходимое условие сохранения единства страны»; при этом «в сердце нашей философии должно быть развитие человека, развитие моральное, интеллектуальное и физическое».

При анализе неоевразийской ориентации кремлевской элиты я рассмотрел, прежде всего, утверждения Путина, однако, очевидно, сходные пассажи могут быть найдены и у других крупных государственных деятелей. Повторюсь: речь идет о том, что Россия, наряду с евразийскими партнерами, должна организовать отдельный цивилизационный полюс в многополярном мире; цивилизационный плюрализм, в том числе в области ценностей, позволит сформировать собственную повестку дня в идеологическом поле. На данный момент видны зачатки этой новой идеологии, в целом соизмеримые с культурными реалиями евразийского пространства. Они включают в себя антиглобализм, традиционный мультикультурализм, защиту традиционных ценностей и умеренный консерватизм. По моему глубокому убеждению, вырисовывающаяся в этой области картина крайне благоприятна для мусульман. Российские мусульмане могут и обязаны внести свой вклад в развитие евразийской цивилизации и в формирование новой идентичности. Вопрос лишь в том, хватит ли им воли, активности и понимания ситуации.

Ислам и этничность

Я перехожу к центральной теме данной статьи. Что такое «российское мусульманство»? Существует ли такая этнокультурная и этноконфессиональная реальность? В чем ее специфика?

Думаю, следует начать с вопроса о соотношении, с одной стороны, Ислама как универсального религиозного послания, а с другой стороны, этничности и тех сложившихся форм быта, мышления, мировоззрения, которые характерны для конкретного народа. Эта проблема решается тремя разными путями.

Во-первых, можно сказать, что с точки зрения Ислама этничность не играет позитивной роли; Ислам вне этничности, поэтому не имеет значения, к какому народу принадлежит человек, главное — его принадлежность к умме. Подобное решение проблемы выглядит привлекательным и формально оно может быть признано верным, однако тут мы имеем дело, скорее, с заданием, чем с данностью. Речь идет о некоем идеалистическом воззрении, а не о реальном положении дел. К сожалению, очень часто за этим идеалистическим воззрением кроется представление о том, что этничность вообще не должна браться в расчет. Как я покажу ниже, это представление в корне неверно. Оно не только ошибочно в концептуальном плане, но и просто не соответствует действительности.

Другим возможным решением проблемы соотношения Ислама и этничности является утверждение о том, что имеется одна доминирующая и аутентичная этничность, с которой связан Ислам, — этничность Пророка (мир ему) и его ближайших сподвижников, то есть арабская. Из этого утверждения часто делается вывод о том, что нормы арабской культуры являются правильными и адекватными исламскому учению, а все остальные обычаи — ошибочны. Разумеется, нельзя отрицать связи Ислама с арабской этничностью — достаточно сказать, что Коран ниспослан на арабском языке и его языковая принадлежность имеет большую важность для всех мусульман; кроме того, в первое столетие становления Ислама мусульманская традиция развивалась именно в арабском обществе, и важные для нас правовые школы формировались там же, все они несут на себе печать того исторического периода и того социума. Принимая все сказанное во внимание, мы, тем не менее, не можем не видеть, что с VII в. н.э. и до нашего времени арабская культура (или арабские культуры) прошла долгую эволюцию. При этом Ислам получил распространение на территориях, не занятых арабами и не контролируемых ими; в течение многих веков он существовал на этих территориях более или менее автономно или, по крайней мере, под влиянием разных культур, не только арабской.

Мне представляется, что имплицитно принимаемый многими тезис о том, что в арабском мире Ислам сохранился в более «чистом виде», совершенно неочевиден. Нет никаких оснований считать, что татарская, башкирская или чеченская практика Ислама хуже и менее аутентична, чем исповедуемая арабами.

Наконец, третий ответ на вопрос о соотношении Ислама и этничности состоит в признании того, что с точки зрения Ислама этничность важна и что она, как минимум, должна браться в расчет. Это решение, наиболее открыто выраженное в ханафитском мазхабе, представляется мне верным. Если смотреть в исторической плоскости, то с VII в. Ислам не существовал в отрыве от конкретной культуры, и, попадая на новую почву, он давал оригинальные ростки, формируя локальные способы поклонения, или практики Ислама. Человек всегда рождается внутри конкретной традиции, и от него зависит, будет ли он усваивать эту традицию, углубляться и развивать ее, или он под влиянием внешней пропаганды отринет ее и обратится к реформаторским течениям. В нормальных условиях такая дилемма не должна стоять, потому что человек органически врастает в родную практику Ислама, он принимает веру отцов, и подверженность внешним влияниям в таком случае минимальна. Однако по ряду причин (сложное социалистическое прошлое, давление со стороны геополитических конкурентов, отсутствие просвещенной рефлексии среди мусульманской интеллигенции и пр.) такого органичного «врастания» у нас не происходит, либо оно происходит с большими трудностями. Наша насущная задача — основательно подготовить почву для подобного врастания, минимизировав роль внешних факторов.

Может показаться, что я ставлю этничность выше Ислама, но это не так. Заявленная в первом решении позиция, согласно которой Ислам находится над этничностью и главное — это принадлежность к умме, в целом подтверждается Кораном. Последователям Пророка сказано: «Вы являетесь лучшей из общин, появившейся на благо человечества, повелевая совершать одобряемое, удерживая от предосудительного и веруя в Аллаха» (3:110). В другом месте говорится: «О люди! Воистину, Мы создали вас из мужчины и женщины и сделали вас народами и племенами, чтобы вы узнавали друг друга, и самый почитаемый перед Аллахом среди вас — наиболее богобоязненный» (49: 13). Этот отрывок особенно важен, поскольку здесь утверждаются две вещи: во‑первых, естественность разделения на народы и племена — это разделение создано самим Аллахом (что подтверждается фрагментом 30:22, где говорится об этом разделении как о знамении могущества Аллаха); во‑вторых, первенство человека в глазах Аллаха не по этническому признаку, а по степени добродетельности. Насколько я могу судить, в Коране нигде не сказано, что этническое многообразие является чем-то нежелательным и что в этом мире оно должно быть нивелировано; напротив, сказано, что оно сотворено Аллахом. С другой стороны, в духовном плане этнические различия и этнические особенности отходят на периферию; Аллах оценивает человека не по этнической принадлежности, а по его смиренности и богобоязненности. Как соотнести эти два утверждения?

Мне представляется, что соотнести их не так сложно. В эмпирической жизни человек всегда принадлежит к определенной этнической группе, он усваивает язык данной группы, несет на себе ее ментальные, мировоззренческие, бытовые и даже генетические особенности. Человек — в том сложном виде, в каком он явлен в этом мире — не может выйти за границы этничности, он не может перестать обладать определенной телесной конституцией, перестать мыслить определенными шаблонами и перестать говорить на конкретном языке, имеющем своеобразную грамматическую структуру. Все эти вещи естественны, и они должны браться в расчет. Духовное развитие обозначает не отказ от этничности — в этом мире от нее в принципе нельзя отказаться, как нельзя отказаться от тела и ментальности — но совершенствование внутри тех границ, тех рамок, которые нам ставит этничность. Действительно, перед Аллахом нет русского, татарина или араба, но есть добродетельный и недобродетельный человек. Однако стать добродетельным можно только будучи русским, татарином или арабом. Этничность слишком сильно обуславливает наше бытие, чтобы можно было закрыть на нее глаза; даже осознанная попытка освобождения от этничности будет означать либо переход в иную этническую группу, либо отказ от рефлексии над собственной этничностью.

В контексте такой трактовки встает вопрос о значении мусульманской уммы. Известно, что уже на ранних этапах умма была полиэтнична. В приведенном выше высказывании из Корана (3:110) говорится, что умма является лучшей из общин. Трудно избежать соблазна однозначно трактовать умму как общину тех самых богобоязненных, которые являются лучшими пред Аллахом. Нынешняя мусульманская умма претендует на что-то подобное, однако ситуация тут намного сложнее. Мне кажется, формальная принадлежность к умме еще не является гарантией спасения и богобоязненности; в то же время непринадлежность к умме не является свидетельством того, что человек не будет удостоен спасения. Абу Ханифа справедливо полагал, что окончательный вердикт о внутреннем мире человека может высказать только Аллах. Учитывая вышесказанное, можно утверждать, что реальная умма не преодолевает этничность; этничность преодолевается на духовном уровне, но кто является действительным членом такой «духовной уммы» — кто является богобоязненным в глазах Аллаха — нам не дано знать. Таким образом, между принадлежностью к реальной умме и признанием собственной этничности нет противоречия. Путь к духовному единству возможен только в русле этничности. Коран нигде не учит тому, что нужно стыдиться собственной идентичности или отказываться от нее.

Дамир Мухетдинов

Первый заместитель председателя ДУМ Российской Федерации

Источник: Ежеквартальный евразийский журнал

мусульманской общественной мысли "Минарет Ислама". - № 3–4(37–38)' 2014